misunderstanding

Страница: 1

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться12016-07-22 23:12:32

Автор: Thane Krios
пц чц optimus gang
личное звание: ТЕЙН КРИОС, ^{40 у.о}
[mass effect]
» тейн — одинокий воин, что будучи лишенным дома в далеком прошлом, смог наконец-то обрести его в в настоящем — на борту космического фрегата 'нормандии sr-2' в отсеке жизнеобеспечения;
» тейн — умелый палач, что вновь и вновь пачкает свои руки в крови, не имея возможности остановиться в своих попытках сделать мир светлее — тейн верит, что это работает;
» тейн — религиозный убийца, что слишком часто вспоминает калахиру, уже долгие годы чувствует близкое дыхание своей возлюбленной — смерти — за плечом;
» 600 кредитов;
Сообщений: 798
Уважение: +167

MISUNDERSTANDINGthe ghost of you is close to me,
i'm inside out, you're underneath.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
лев и львица;

МЕСТО И ВРЕМЯ
великая септа бейлора;

— он был нашим сыном, джейме,— шепчет серсея, глядя на бездыханное тело своего первенца. его смерть словно закупоривает все остальные чувства — единственная мысль, что набатом бьет по голове, о мести ненавистному карлику и его волчице-жене. — убей тириона, джейме, отомсти,— просит она, приказывая и умоляя в равной мере. ее душа полна злости, которую некуда выплеснуть.
— я не знаю, что я видел, серсея,— молвит джейме, не глядя на своего мертвого первенца. его сестра, одержимая в своей потере,волнует много больше. в ее глазах плещется ненависть к тириону и только это позволяет цареубийцу взглянуть на ситуацию здраво. — он мой брат, серсея, наш брат,— пытается донести он до сестры, но лишь бьется о стены, что она сама возвела.
они не найдут компромисс.

[NIC]Cersei Lannister[/NIC][AVA]http://funkyimg.com/i/2esRu.png[/AVA]

Поделиться22016-07-23 17:38:32

Автор: Bruce Wayne
все говорят что пить нельзя
личное звание: БРЮС УЭЙН, ^{42 у.о}
[dc comics]
» готэм — город, всеми богами и чертями забытый, город, обреченный на тьму и голод вечные теперь подвластен тебе, раскрывается перед тобой во всей красе;
» и ты, бредя фантомными болями, должен защитить его, должен защитить всех обреченных и душевнобольных, ночами сменяя жизнь на существование под маской;
» и всему есть лишь одна проблема, за которую ты держишься, которую отчего-то не можешь отпустить.
Сообщений: 1490
Уважение: +149

[NIC]Jaime Lannister[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2esRv.png[/AVA]
trispann _ dalakopen
она такая дикая,
и он видит это в отражении едва падающих бликов света, он видит это в дрожи, проходящей по рукам, по тонким, сильным пальцам, в каждой косточке, в каждом миллиметре кожной ткани — во всем, и эта животная злость, свирепая ненависть калечит больнее лишенной руки, бьет больнее, чем опущенная гордость и вырывает сквозь оковы из ребер наивно бьющийся орган, разбивает о холодный камень и отдает на растерзание львиной хватке, королевскому взору и поломанной, но все еще гордой осанке. дикая, озверевшая, нечеловеческая — серсея стоит перед ним одним, в гордом одиночестве с уединенной душой и изломанной волей, в немом, непроглядном крике и тихой, едва заметной агрессией в горечи; серсея стоит перед ним такой, какой должна была быть всегда, стоит такой, какой он знал ее, какой знает сейчас, и эта чистота, эта дрожь, что сердцем — наружу, это все забирает его из себя. когда закрываются двери септы, когда последний лишний луч света падает на грубый камень погребального стола, он чувствует ее так, как не чувствовал бы раньше никогда, он чувствует ее молчанием и чувствует ее ненавистью, он чувствует ее безграничной слабостью и крайней, остервенелой уязвимости. проводя пальцами по волнистой линии золотистых волос, он видит лишь необузданность, вульгарность, и когда она едва обернется на него колким, болезненным взглядом, он чувствует эту нечеловеческую ярость, копившуюся так давно, так прочно обиду и злость. проводя по рукам, касаясь ласковой, нежной кожи, он чувствует, как неласкова и груба она стала внутри, как покалечена, высечена, выброшена из собственных надежд и мечтаний, слишком болезненно приняла удар. такая прекрасная, такая больная сама собой, словно камень столетний с первой трещиной, словно ваза разбитая так, что не собрать, не составить узора прежнего, что львица за решеткой, воющая и скрипящая ночами, все же горда. ему иногда кажется, что во всем этом только его вина, иногда кажется, что рано или поздно у нее кончатся силы, чтобы прощать его, кажется, что в один раз она просто бросит все, оставит все и начнет жить по-настоящему одна, не держась ни за него, ни за отца. она безумна в своих желаниях, она — стервятник в своих терзаниях, и он чувствует отчего-то, что она сама не любила его настолько сильно, как любила сына.
лев никогда головы не опустит, лев никогда не проскулит жалобно, не посмотрит угасающе, не попросит из жалости шкуру себе спустить, и джейме этим правилом живет, и джейме всегда об этом помнит, всегда это чувствует и никогда, он обещает себе, это чувство не предаст. лев всегда будет стоять за себя, всегда будет стоять за семью, и джейме стоит, и когда серсея говорит ему о казни тириона, он понимает, что должен стоять, и как бы ни скакали приоритеты, как бы ни билось волнение и искусно выворачивалась хитрость, он все равно будет стоять, потому что тирион — лев, потому что тирион — семья, и у джейме что-то сжимается внутри от сиюминутной мерзости, и он бы все ей рассказал, все высказал, если бы снова не взглянул в глаза убитые, сломанные и больные, если бы снова не поймал легкую дрожь в руке, если бы снова не проникся чертовой жалостью — львы никогда жалость не примут, он знает — и безмерным желанием. вздыхает тяжело, шумно, потому что любое слово — лишнее, потому что любой шорох — враг, а ему лишь бы себя да ее огородить, ему лишь бы себя да ее спрятать так далеко, чтобы никто не нашел, чтобы никто в жизни не тронул, не смел коснуться ни волос, ни лица.и ему плевать, честно, чего он лишится в этот раз, ему плевать, ей-богу, чем он пожертвует на сегодня, но ради нее никакая жертва не напрасна, и ради нее никакая жертва не кажется глупой, и ради нее — хоть руку, хоть ногу, хоть сердце с языком — на все. джейме отчего-то так неприятно и скользко находиться здесь, отчего-то так приторно желчно вдыхать трупный воздух, отчего-то так хочется просто забрать, силком увести-унести, хочется, чтобы не видела, не смотрела она больше на мертвое лицо сына и не дрожала так крупно.
джейме ланнистер никогда не любил своих детей настолько, насколько любил свою сестру.
джейме ланнистеру иногда казалось, что он вообще не любит своих детей, и джоффри, мерцающий неестественно синеватого оттенка кожей, медленно — он чувствует это — разлагающийся где-то на нулевой стадии, никогда не выделялся среди отпрысков, еще как-то блистающих родовой яркостью, родовой гордостью и завидным станом, и он был лишним, он был чистым воплощением материнских — иногда он смотрел на это с жалостью — желаний, он был мальчиком, у которого всегда было все, и когда в один момент у него не осталось ничего, ничем обзавелась и серсея, и сейчас он был готов ненавидеть его, он был готов ненавидеть любого, кто послужил разрушению ее выстроенной стены, ее сложенной воли, ее нетронутой души. джейме смотрит на труп с презрением, скрывая его за искренней горечью, и смотрит на нее с обожанием, с неподвластным желанием, стараясь скрыть его за болью, никак не играющей ни на каком уровне сознания.
и джейме отчего-то не жаль.
ему бы сказать, что хорошо все будет, ему бы сказать, что он не оставит ее больше, не бросит на произвол самой себя да сдерет кожу живьем любому, кто посмеет ее до такого довести, но молчит, смотрит в почти каменное лицо сына, переводя взгляд на почти каменное лицо серсеи, и эта параллель что-то медленно травит в нем, убивает, но держит — он ее в жизни больше не оставит, нет никогда — рядом. ее голос дрожит, ее голос — навзрыд, и он честно старается оставаться спокойным, честно старается лицо держать перед ней, понимая, что коли не он, так никто, и если рядом с морем скалы не будет, то море польется, зальет все безбожно, вытравит все живое в округе, что держать не давало.
— будет суд,
и никакой к черту суд не вернет ей рассудка, и никакой к черту суд не покажет ей правду так, как покажет ее остальным, потому что у серсеи — джейме это знает, по годам выучил, вызубрил, оставил как важнейшее напоминание, вырезал в собственной памяти — всегда будет только своя правда, которой он должен будет подчиниться.он привык повсюду за ней следовать, потому что она вела всегда, потому что она держала себя так, как никто другой не держал, и для него в ее тени оставаться смысла не было — он вровень вырывался, и сейчас, видя ее такой, видя ее совершенно истоптанной, слабой, изломанной, он сам не знает, в какую сторону лучше совершить поворот, — мы узнаем правду, обещаю.
она такая слабая,
и он берет ее за руки крепко, к себе разворачивая и наблюдая за абсолютным нежеланием эту слабость проявлять — она ведь всегда хотела казаться такой сильной, такой лишь себе подвластной. он держит ее, крепко слишком, почти ревностно, почти с жалостью, перекрытой лютой злостью — она не должна умереть вместе с джоффри, он не даст ей умереть вместе с джоффри — и шепчет неслышно одними губами, зная, что она все увидит, она все поймет, что назад пути нет, что вперед все выстелено если не стеклом, то углем, что вперед одна она не пойдет, что вперед — в никуда. он смотрит на нее с неприкрытым желанием, смотрит на ее уязвимые места с колкостью, с любовью и нежностью, смотрит в сломанный взгляд с заботой и лаской, как никогда, как ни на кого, как ни за что, и кивает молча, целуя холодный лоб, прижимая к себе, в кулак сжимая золото волнистых волос так сильно, что чувствует, что болезненно, так яро, что не отпустит, что не оставит ее больше одну, что не опустит больше в ее глазах себя, что держаться будет и держать заставит, потому что порознь — никуда.
у джейме ланнистера все проблемы скатываются в огромный клуб из золотых нитей только из-за чрезмерной любви к сестре, к ее гордости, к ее стану, ее телу, все его проблемы из запретов скованы и желаниями оправданы, и все его проблемы так или иначе не решаемые и, честно, решать ничего не хочется, все оставить позади надобно, но руки лишь крепче прижимают такое хрупкое тело сейчас, что ото всех них есть одно лишь решение — побег, и если серсея с ним не пойдет, то к черту все планы, проблемы и решения.
потому что у джейме ланнистера без своей королевы дорога только в достопочтенное никуда.

Поделиться32016-07-24 01:38:56

Автор: Thane Krios
пц чц optimus gang
личное звание: ТЕЙН КРИОС, ^{40 у.о}
[mass effect]
» тейн — одинокий воин, что будучи лишенным дома в далеком прошлом, смог наконец-то обрести его в в настоящем — на борту космического фрегата 'нормандии sr-2' в отсеке жизнеобеспечения;
» тейн — умелый палач, что вновь и вновь пачкает свои руки в крови, не имея возможности остановиться в своих попытках сделать мир светлее — тейн верит, что это работает;
» тейн — религиозный убийца, что слишком часто вспоминает калахиру, уже долгие годы чувствует близкое дыхание своей возлюбленной — смерти — за плечом;
» 600 кредитов;
Сообщений: 798
Уважение: +167

у серсеи больше нет души.

ее душа была поделена на части — привычные три, заветные три, божественные три; каждому из ее детей была отдана первозданная и, казалось бы, неделимая часть ее. отдана при зачатии — любимый джейме был в ней; отдана при родах — любимый джейме держал ее за руку — с каждым ее криком, разрывающим голосовые связки, с каждой каплей крови, которая сочилась из прокушенной губы, крови, которой она истекала, со всей пережитой болью, от которой хотелось умереть, со всем пережитым страхом, что роберт — нелюбимый и оттого ненавистный муж — узнает, догадается, поймет. но он не понял, не догадался и не узнал, оставляя надменную и самоуверенную серсею вновь насмехаться над ним, развлекаясь с братом в их брачном ложе. зачатые едва ли не у него на глазах, взращенные им же, обеспеченные всем, его наследники — дети от возлюбленного, от возлюбленного брата. идеальные дети, рожденные в грязной и порочной связи, инцесте — белокурые, голубоглазые, львята, истинные дети своего отца — джейме, а не темноволосые баратеоны, как ее муж. но невнимательный роберт был глуп, позволив ей любить брата, и роберт поплатился жизнью, умерев от ее рук. лишь бы джейме остался рядом, лишь бы джейме целовал ее, как дома, в замке на утесе кастерли, лишь бы джейме обнимал ее, прижимая к себе с такою силою, что впору ребра сломать, но серсее это по душе. ей нравится чувствовать его любовь.

но сейчас она ничего не чувствует.

серсея погибает, разлагается, сердце ее гложут черви могильные, выедая мышечную ткань подчистую, словно и не было никогда. а может и не было — одному джейме ведома её истинная любовь. любовь вовсе не сестринская — любовь женщины к мужчине, любовь сильная и всепоглощающая, как жар от кострища, заставляющим кожу сползать с костей белых, тонких и ломких — ледяной водой не остановить, но им никогда и не хотелось останавливаться; спасением не скрыться, но они никогда и не искали спасения от порочного чувства. им не нужно спасение, покуда лев и львица есть друг у друга.

как бы ей хотелось, чтобы джейме вернулся раньше.
как бы ей хотелось, чтобы джейме вновь любил ее всеми немыслимыми способами, как это делает только он.
как бы ей хотелось хоть что-то чувствовать, но она уже умерла, а мертвецы ничего не чувствуют.

серсея погибла, когда увидела синеющие губы первенца, когда услышала его кашель хриплый, когда почувствовала пальцами своими трясущимися его тело остывающее. присутствующие на пурпурной свадьбе ошеломлены ее криком, призывом о спасении полным отчаяния, но никто не шелохнется в страхе, молчание нарушают лишь ее рыдания, всхлипы преисполненные горечи; отсутствие движения — ее судорожные попытки помочь уже мертвому сыну. никто даже не пробует шевельнуться — где божественные семеро и почему они оставили их тогда?

как могли боги допустить смерть ее любимого чада?

ее боль — только ее и ничья больше — безнадежно выколачивает все чувства из усталого тела. в ней погибло все хорошее, ушло вместе с последним вздохом джоффри. любовь — с лицом джейме — запоздало пытается пробиться сквозь стену, спешно возведенную ею, равносильную защитной стене севера — непреодолимую; разум, ее трезвое, здравое мышление разводит костер за стеной, пытаясь подать признаки жизни, попасть внутрь, но серсея уже мертва — зачем ей травить себя лишний раз? лишь ярость да ненависть, что остались по эту сторону, горят ярко, задорно, привлекая ее на пожарище. лишь ими одними она дышит и живет ныне.

пеплом, обещанным тирионом, забит ее рот— вот, что он, проклятый, сделал с ней.

в ее рту привкус крови, вина и пепла. в ее рту — осколки разбитого вдребезги материнского сердца. в ее рту — жажда мести. серсея закусывает губу, болью сдерживая порыв отправить бывшего брата — больше нет — на смертную казнь. не в ее полномочиях, но как бы ей хотелось! это его рук дело, она видела, как ее красивый, идеальный первенец перед смертью указал на проклятого карлика, уже лишившего их матери, а теперь забравшего ее смысл жизни — ее мальчика. джоффри, ее любимый сын, ее своенравный, а от этого любимый еще более, король, ее белокурый мальчик, как две капли воды похожий на отца, мертв. серсея не может с этим смириться. она даже не в силах принять истину.

серсея — гордая львица ранее, а ныне побитая дворняга.
серсея — бывшая королева-регент, что сейчас просто несчастная мать, потерявшая сына.
серсея — это сосущая пустота внутри равнодушной оболочки.

она не может найти в себе силы проститься с телом джоффри, когда в септе появляется джейме. он — отец, он должен ее понимать, должен знать, как ей плохо, больно и невыносимо видеть разлагающегося сына на каменном столе с камнями на глазах. джейме — ее брат, любимый, точно должен помочь ей обрести покой, помочь свершить месть. он же понимает ее, должен же?

— убей его, — молит и приказывает женщина. голос ее удивительно крепок после бессонной ночи, проведенной за бутылкой вина. просит убить карлика — он нам не брат, джейме — не соображая трезво, не рассуждая здраво. ей больно, но в глазах остается плескаться только ненависти, ей тошно в септе рядом с телом сына, но нет иного места, где ей стало бы лучше. серсея хочет отомстить за джоффри, но голос джейме — о, семеро, как она по нему скучала — вовсе не заставляет ее пересмотреть свою позицию, лишь больше распаляя огонь в ней. она хочет видеть уродливый труп карлика и сквозь зубы выплевывает это брату-близнецу, остекленело уставившись в тело первенца. вместе с руками джейме, силою развернувшим ее лицом, накрывает осознание — или же это коварная манипуляция, чтобы джейме выполнил ее волю, просьбу, приказ? — и она безвольно утыкается в крепкую грудь брата-близнеца.

она не хочет быть слабой ни для кого, но джейме властен над ней, как никто другой.

вдыхает его запах — родной — полной грудью и не может надышаться. яростная ненависть, поедавшая ее нутро, отступает на второй план. серсея ищет утешения в таких долгожданных объятьях брата; серсея ищет любовь в его глазах и находит. это придает ей сил, чтобы, выпрямившись, взглянуть взором полным боли утраты и дотянуться до губ его в поисках временного спокойствия — о, как она скучала по его губам — и, вцепившись в его шею, заставить склониться к себе в долгожданном поцелуе. пальцами тонкими, трясущимися, она судорожно касается его лица. джейме силен, жадно вжимая ее в себя, со звериным голодом впиваясь в мокрые от слез губы. она чувствует своим животом, как он скучал, и это отрезвляет ее изнеможённый и усталый разум. серсея останавливается, отодвигаясь от брата, вновь поворачиваясь к телу сына. произошедшее новым грузом сваливается на ее плечи — она вспоминает о ненависти и ее лицо, раскрасневшееся от былой страсти, некрасиво корчится. она обхватывает себя руками, силясь загородиться от осуждающе-понимающего взгляда брата.

она желает смерти тириону, как никому другому ранее, и должно быть джейме видит это, потому что руки, ранее дарившие любовь, сейчас с агрессией, с невысказанным желанием разворачивают ее к нему лицом.
серсея в глаза не смотрит.
серсея пытается оттолкнуть джейме, но руки — слабые-безвольные руки — лишь цепляются за его одежду.
серсея знает, что так нельзя, но ее рот своевольно раскрывается, впуская джейме, как ранее, как на утесе кастерли, в родном замке; как сотни, тысячи раз до этого — он властен над ней.
[NIC]Cersei Lannister[/NIC][AVA]http://funkyimg.com/i/2esRu.png[/AVA]
серсея просит брата остановиться, но лев голоден, а она — его долгожданная добыча.

[SGN]please, jaime, you have to. he was our son, our baby boy.
[/SGN]

Отредактировано Thane Krios (2016-07-24 01:45:42)

Поделиться42016-07-25 19:34:20

Автор: Bruce Wayne
все говорят что пить нельзя
личное звание: БРЮС УЭЙН, ^{42 у.о}
[dc comics]
» готэм — город, всеми богами и чертями забытый, город, обреченный на тьму и голод вечные теперь подвластен тебе, раскрывается перед тобой во всей красе;
» и ты, бредя фантомными болями, должен защитить его, должен защитить всех обреченных и душевнобольных, ночами сменяя жизнь на существование под маской;
» и всему есть лишь одна проблема, за которую ты держишься, которую отчего-то не можешь отпустить.
Сообщений: 1490
Уважение: +149

[NIC]Jaime Lannister[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2esRv.png[/AVA]
у него всегда было все.
все, что подразумевает жизнь любимца дам, все, что подразумевает жизнь гордости отца, все, что подразумевает жизнь части и достоинства семьи, все, что подразумевает нежность родной сестры; на его волосах, отдающих ранее золотом, ныне — дешевой медью, короны быть никогда не должно было материально, но вразрез этому она была повешена на него с рождения при поцелуе матери, при даровании первого названного меча, при объятьях сестры — при коронации родной души, но не плоти — он все еще смотрит с тяжестью, с восхищением сломанным на свое, на родное. у него всегда была жизнь, жизни которого мечтали короли многие, жизни которого купцы молились, жизни, что на счастье желают, жизни, что искренне, что в любви — он об этом каждую минуту одиночества думает, лицо в руки опуская, он об этом богов забывает, он об этом чисто и искренне ненавидит, потому что у него власть была, львиная власть, что в глазах, в усмешке таилась, власть негласная, но всем озвученная, власть чистая, беспросветная, неоспоримая, и его царство — их с серсеей царство — строилось их руками, поднималось на их глазах и правило их гласом. их царство. нерушимое. безбожное. потому что у него было все, но на все это плевать хотелось тогда, когда у него она была, тогда, когда в момент горечи ее руки обнимали, когда в момент гордости ее губы целовали — она — вместо всех корон, вместо всех мечей, вместо всех королевств; и именно потому у него все было, и он этим всем жил, дышал, существовал, и он этим всем упивался до беспамятства, и он этим всем не гордился так, как гордится сейчас, вспоминая с грубой полуулыбкой, чувствуя, как что-то сверху будто на колени ставит, чувствуя, как само небо давит, как сама жизнь его принимать не хочет, понимая, что как раньше — всего — уже не будет, зная, что корона его сломана, корона его стоптана, выброшена и забыта всеми давно, и на губах остаются лишь жалкие усмешки, в глазах — жалость без веселья, и ему остается лишь смирение, потому что честь, глубоко зарытую, не найти уже, потому что гордость, обворованную и изуродованную, не вернуть уже. потому что сейчас в чужих глазах он — отродье, в чужих глазах он — дьявол и бес, в чужих глазах — калека, грешник, судьбой нелюбимый, милости гневивший, вернувшийся вразрез судьбе и живущий вразрез себе, и на него похабно смотрят, и его жизни, из подтекста вырванной, избитой, не нужной никому, все молятся, в пример дьяволу ставя, его жизни любой бродяга не завидует, глаза отводит, кряхтит непонятно, и смерти от руки бесчестного уже и не боится вовсе, но джейме, честно, плевать на эту жизнь, плевать на это все и ничего, плевать на чужими устами сказанное и божьей немилостью обозванное: сейчас у него все еще есть она.
и он целует ее так, словно в последний раз, грубо и жадно, с ненавистью и болью внутри, он целует ее так, словно с горечи, словно с губ ее слезы срывая, крики, целует скоро, наспех, дышать не успевая, чувствовать не успевая, отдавая разум — телу, волю — сердцу, а сердце львиное злобой, обидой покрытое, и обида эта велика слишком, и злоба ощутима физически, и он рычит ей в губы от этой ярости, и он за волосы хватает ее с первозданной агрессией, словно в волосах его не золото благородное льется, а старая, дешевая бронза. он знает точно, чувствует, что никого она больше не отдаст, что держаться за все будет, освирепевшая, безумная, знает, каким ее взгляд после слез будет, знает, каким ее тон после дрожи окажется, и это все бьет словно током, бьет напряжением и возбуждением, колотит изнутри бешено, люто, почти ненавистно. джейме ненавидит всех, кто сделал это с ними, ненавидит каждого, что еще хоть раз в их сторону недобро глянет, ненавидит всех, кто в ней или в нем усомниться посмеет, ненавидит всех, обходя ненавистью трепещущую любовь к ней, обходя слезы, дрожь и все еще мерзко падающий свет с открытых потолков.
он слеп сейчас пред ней, как слеп был раньше пред всеми, у кого ее глаз не было. на них смотря с презрением, на нее совсем не смотрит, отпора не чувствуя, лишь агрессию, лишь злость поглощая, ощущая каждой клеточкой кожи, и когда он ее руки крепче в своей сжимает, и когда дергает ее за волосы вниз, дабы укусить, оттянуть нижнюю губу, он не чувствует ее противоречий в себе, не чувствует ее нежелания к нему, слепнет от чувства былой власти, но власти над ней лишь, что была в редких случаях — словно сказкой рассказана — на отцовском столе, на постели короля, на пиру где-то дальше, в укромных краях, где нигде и никому. власть, где она смотрит на него с обожанием, с податливостью, с режущей, колющей страстью, с желанием. власть, где он берет ее тело, берет душу, целует искусанные губы и только в глаза смотрит, зная, что ни за что она нить не прервет. власть — он поднимает ее лицо грубо, целует снова, щурясь, глаза не закрывая, лишь бы снова этот взгляд чувствовать, лишь бы снова желание, податливость, страсть ощутить не только контактом физическим, ведь львы непокорны так от природы своей, львы рычат громко, кусают больно и всей своей жизнью за свободу держаться будут, всей гордостью, всей честью за себя хвататься будут. правда, у серсеи сил уже нет, чтобы за себя бороться, гнева не хватает на всех, чтобы ему одному страсть, желание подарить, и руки ее так озябли, и голос все тише и тише, и он сам себе врет, сам за себя все решает, искренне думает, что все понимает.
она ведь даже сейчас остается такой подвластной.
он все еще смотрит на нее, как на королеву, смотрит на нее, как на единственную и всеправящую царицу, смотрит с обожанием, правда, так резко бросает на погребальный стол близ мертвого сына, тут же налегая на лебединую шею, кусая так жадно, так ненавистно, так обезумевши, слыша лишь тихий писк с ее стороны, дрожащий голос, бьющие его плечи руки и будто бы всхлипывания, будто бы все еще горечь, которую джейме не чувствует, на которую джейме, честно, плевать, потому что ее он любит больше, чем ее — их — детей и переживания, потому что ее он будет держать крепче, чем она будет держаться рядом с детьми. потому что он — лев, и его львица всегда будет дороже ему львят, его дорогая сестра всегда будет дороже белокурых отпрысков, потому что ее, даже забронзевшие локоны, он будет любить сильнее и крепче, чем их породное золото. ведь никто из них, присмотреться если, не сможет смотреть так. как она смотрит, не сможет говорить так, как она говорит, и целовать не сможет, и обнимать не сможет, и он от этой мысли себя так мерзко чувствует, так гневно рычит ей в губы, кусая почти без жалости, сжимая хрупкое, драгоценное тело сильнее, что дрожь непроизвольно по линии позвоночника бежит, дрожь бьет током по пальцам, по глазам, и предательски от всего этого тянет в низу живота, и колотится где-то под ложечкой.
он ловит ее взгляд — вымученный — и больше не может, хватает слишком сильно, чувствуя, как наутро та смотреть на него будет с укором, с обидой, прикрывая длинными рукавами синеющие запястья, чувствуя, как напряженно, надменно будет каждая фраза произнесена, но ему, опять же, так плевать, потому что она — его, потому что она — с ним, потому что черта с два он ей позволит сейчас в себя уйти, черта с два позволит забыть каждый вздох, слово каждое.
потому что джейме попросту не контролирует себя, когда слишком сильно толкает ее на пол холодный, прижимая собственной яростью и собственным телом, не контролирует, когда не целует, а кусает, когда рвет подол ее, наверняка, такого дорогого платья, наверное, даже, любимого, зная, что не простит, зная, что смотреть будет с неконтролируемой ненавистью.
потому что джейме попросту не контролирует себя, когда слишком сильно толкает ее на пол холодный, прижимая собственной яростью и собственным телом, не контролирует, когда не целует, а кусает, когда рвет подол ее, наверняка, такого дорогого платья, наверное, даже, любимого, зная, что не простит, зная, что смотреть будет с неконтролируемой ненавистью.
потому что даже когда никого и ничего рядом не будет, когда падет от гнева и жалости последнее царство, у него она будет.
и она никогда не сможет его возненавидеть.

[SGN]каждый в мыслях один, но зато невредим,
исступлённо молчим.
[/SGN]

Страница: 1

OBLIVION

Меню навигации

Пользовательские ссылки